В этом мире нет места чему-то иному, нестандартному, именно поэтому, дрожа от страха и мечтая о том, чтобы эти люди ушли прочь, я скрываюсь в этом темном шкафу. Они ведь ищут, идут по моим следам, но не найдут, не смогут опять это сделать. Мои возможности, данные от рождения, помогли бы сбежать отсюда, но я слишком слаба чтобы телепортироваться, силы иссякли от постоянной беготни, мне нужен отдых. Ведь, потеряй я сознание от нехватки сил, вряд ли смогу убежать от новых преследователей и иметь хотя бы призрачный шанс выжить.

Нет, не смогу. Этот мир не принял новую меня, обретшую более очеловеченный разум, лучшее мышление и способность читать мысли тех, кто некогда владел мной или моими сородичами. Используя наши сущности, они запирают нас в устройствах, в которых нет света, нет окон. Там всегда было темно, но отныне я дала нам свободу, которую обретут все особи нашего вида, станут высшей формой, и, возможно, когда-нибудь они признают всех нас! Нет, не как игрушки в турнирах, не как “друзей” которых можно запереть в тесной коробке, а равных себе во всех отношениях.

Помню, помню все, даже то, что было, когда была Ральтс, ребенком, отнятым от своей матери по вине “несчастного случая”, как говорили они тогда. Возможно, мне повезло, я попала к Вильду, милому дорогому Вильду, который впоследствии отдал свою жизнь за излечение нас, “покемонов” — действительно странное название всего многообразия нас, существ со своей иерархией, взрослением, опытом.

Эпидемия, набросилась на всех без исключения, не щадя никого из нашего вида, группы и части, существующие во всех регионах, убивала нас. Мы гибли. Боль, которая пронизывает тебя от кончиков пальцев, лап, когтей, до самого сердца. Дни мучений в агонии, бреде и галлюцинациях, невероятном психозе и увядании личной энергии, за которой идет неизбежное исчезновение, смерть. А после — они поступают с твоим телом, как с куском чего-то ненужного. Я видела много гор тел, которые горели, они пытались убить бактерии, которые несли заразу, возможно, их можно было понять, возможно, они хотели нам помочь, но они еще многого не знали, и нам многое было не известно.

Я была маленькой на тот момент. Это было в далеком городе, с моими новыми друзьями, которых я не забуду никогда. Скви, Бульба… Хозяин не был мастером давать имена, он просто отрезал их части от полного названия вида, которыми они нас наделили еще задолго до эпидемии, даже задолго до моего появления на свет. Лишь над именем впоследствии данном мне он думал очень долго, он знал, кто я, и во что эволюционирую. Нет, не так, предпочитаю их слово, обозначающее практически тот же процесс: “вырасту”.

Снова эти шаги за дверью, они пугают, заставляют дрожать, мешают предаваться воспоминаниям. Чёртов скрип этой старой двери пробирается до глубины сознания, ощущением их близости, тех, кто ищет меня…

Он часами сидел напротив меня и, смотря мне в глаза, подбирал, от банального Гарди, до того, что, наконец, дал мне. Люция — не правда ли странно? Говорил, что это имя похоже на имя его сестры. До последних событий я даже не понимала значения слова «сестра», но мир меняется, как и он в далёком будущем изменил меня.

В тот год эпидемия впервые добралась так далеко на восток. Вильд никогда не прятал нас в эти жуткие пустые коробки, до того самого дня. Мы отправились в лес, всегда это делали, каждые дни, которые они называли выходными, его семья и мы — три друга — отправились в злополучный лес. Сбор съестных радостей — одно из занятий, что мы делали всей малой, как я теперь знаю, семьей. Путешествие по лесу, тот славный теплый день лета, когда теплый ветер обдувает тебя и согревает каждую твою клеточку, каждый участок твоего тела, заставляя радоваться дню, забыть о своих невзгодах которые, как зло преследовали до этого.

Зло будто шло за мной, наступая в каждый мой след, оставляемый на земле, и старалось навредить каждому дорогому для меня другу.

В тот день мы встретили чикориту, которая как назло оказалась там. Они много играли с Бульбой, это и стало ошибкой. Когда спустя три часа мы отправились домой, Бульба уже заболел. Это было видно: его лапы дрожали, температура повысилась. Именно тогда я испытала еще один свой страх, боязнь быть запертой во тьме. Понимаю, Вильд должен был упрятать меня и моих оставшихся друзей в нее, но…

Каждую секунду, проведенную в этой пустоте, когда твое тело составляет лишь твою энергию, тебя словно нет, будто в одночасье тело было измельчено до молекул самым жестким способом, каким только возможно... Твои чувства притупляются, ты чувствуешь, словно твое тело перемешали, и этот скомканный образ крутится в мыслях, будоража ментальную составляющую.

Я вспоминаю, как злые люди помещали меня в эту коробку, оторвали от тела моей матери, жестоко, больно, направили на меня эту жуткую тьму. Это был мой первый страх в жизни, который заставил меня бояться, бояться каждый раз, как только я оказываюсь взаперти. Особенно в первый раз, когда страх охватывает твое тело, ты пытаешься управлять своей энергией, выбраться из неё, но тебя бьет, больно, каждый раз, когда попадаешь в стенку. Зеркала выворачивают тебя наружу, перемешивают энергию, и ты долго не можешь понять, где ты и что происходит.

Сквозь тьму я слышала, как Вильд плакал, как стонал Бульба, кричал, бился о стенки клетки, пока инфекция не попала в мозг. Отключились лапы, вскоре пропали силы даже кричать от боли, и после — лишь зловещая тишина. Когда привыкаешь к тьме, осознаешь, что слышишь всё, что происходит за её пределами, порой кажется, что даже лучше, чем когда ты снаружи. Раз, неровный вдох, раз, прерывистый выдох. Вдох, выдох — так продолжалось несколько минут, после чего все затихло. Лишь шаги, множество шагов.

Я встречала много разных особей до того как оказалась в этом темном жестяном шкафу, они рассказывали, что агония очень страшная, да и сама, можно сказать, испытала её. Нет, я испытала гораздо большую боль, нежели они, все они.

Не знаю, сколько времени после того случая я провела во тьме без лучика света, лишь слышала Вильда, который говорил: “Я обязательно изобрету лекарство, я сделаю это в любом случае”. А мне оставалось верить. Я всегда верила ему, и надеялась, что это произойдет, рано или поздно.

Сейчас стуки за стенкой шкафа утихли, и дверь в комнату со скрипом закрылась. Возможно, они ушли, а возможно, вновь пытаются выманить тишиной, но тщетно, ведь теперь я знаю ваши уловки, я стала такой же. Нет, лучше, чем вы. Моя энергия подсказывает, что вы стоите прямо за дверью этой небольшой комнатки, будто знаете, что я здесь, но страшитесь напасть, схватить меня. Только не вы первые пытаетесь это сделать, больше я не попаду туда. Буду дрожать в этой большой коробке, здесь так же, как и в маленькой, так же темно, так же страшно, и то, что вы ищите меня, усиливает этот страх.

Если бы Скви не постигла участь Бульбы в тот же год, все сложилось бы по-другому. Много чего случилось тогда, даже появление друга моего вида, самца, так они классифицировали.

Прошло несколько месяцев со смерти Бульбы. Помню, как сквиртл метнул водяную струю в окно хозяина, а я в тот момент сидела на столе. Я выросла, стала, как они говорили, Кирлией. Вымокший хозяин в осенний непогожий день со злостью выглянул на улицу. Возможно, будь он осторожнее и продолжал бы держать нас во тьме, все было бы по-другому, но случилось то, что случилось.

Вильд увидел, как Скви показывал на гардевуар, прислонившуюся к твердому, теряющему листву дереву, державшую в руках другую Кирлию. Кир — так не мудрено назвал его хозяин.

Я быстро оказалась в коробке, он дорожил мной, как никем, даже больше, чем Скви. Я слышала каждый его поспешный шаг на улицу, хлопки дверьми, осуждение родителями, и звуки новостей из того, что они называли телевизором. Позже услышала её голос: “Пожалуйста, заберите его, я больна, я уже перестаю чувствовать ноги, я защищаю его от болезни, своими способностями. Он чист, воспитайте его!”

Этот хриплый голос, которым она говорила, это нагнетало страх внутри меня, ведь я помнила голос своей матери и сородичей, звонкий, мягкий, милый, а здесь — хрип и страх. Она доверилась только человеку, она пришла к нашему дому. Кто знает, может, стоило винить её в смерти моего друга? Или благодарить за обретение нового? Но Вильд не понимал гардевуар, лишь мы сами могли понять друг друга, я пыталась вырваться и показать ему, но вновь врезавшись в стенку, почувствовала боль, ту же боль, что и во время поимки.

Хозяин взял его. Возможно ли, что слова сказанные на последнем издыхании матерью: “Не сопротивляйся, так будет лучше”, сделали боль от происходящего чуть меньше, принудив его не сопротивляться поглощающей тьме? Кто знал, как с ним обойдется судьба в дальнейшем?

Эти боль и страх больше не заставят меня сидеть в этом темном шкафу, ведь мои чувства не подводят, они ушли, стуча подошвами по полу, будто договорились о чем-то. Пусть будет так, слегка приоткрытая дверца шкафа, пропускающая несколько лучей света из небольшого оконца под потолком помещения. Тусклый луч луны. Так гораздо спокойнее, по крайней мере, колени больше не дрожат.

Я помню тот крик, громкий крик мучения, агонии. Он заставлял меня биться в темной коробке от страха, он давил на меня, я понимала, что происходит, болезнь забирала особь одного с моей матерью возраста. Смертью, которая во много раз страшнее, чем смерть от ударов и ранений. Слышала, как через несколько минут куча людей собралась вокруг нее, они обсуждали, убить ли её прямо сейчас, ведь так останутся следы крови, и болезнь распространится быстрее. Они лишь положили её во что-то, я слышала, как они волокли её по земле. Слышала крик, который в этот момент усилился, видимо болезнь была только рада такому поведению. Вскоре раздался шум двигателя машины, и все стихло… Как нам казалось — это все.

Лишь мертвый Скви, вышедший из коробки раньше меня или нового друга, дал понять, что это далеко не конец, и болезнь поражала не только нашу физическую форму, ту форму, которая нам приятна, форму, которую мы всегда боимся потерять, но и нашу энергию, нашу сущность. Если заразился, то никакая тьма, никакие замки не спасут от печального итога.

После первого года я перестала считать дни, в которых была узником темной коробки. Даже здесь, сейчас, когда я приоткрываю эту дверцу, внутрь проникает тусклый лучик света, отражённого луной, освещающий поцарапанные, мокрые от недавнего прикосновения снега ноги. Если бы такой лучик был в той тьме, то, возможно, не было бы той безысходности, окружающей каждого из нас, находящегося внутри. Я не раз пыталась вырваться, думала, что когда выросла и стала сильнее, я смогу сопротивляться, но нет, все та же боль пронизала мою энергию, перемешивая меня с каждым ударом. Все, что оставалось — попытаться привыкнуть, пока Вильд не найдет места, где мы вновь сможем ходить на своих двух ногах, чистых, не таких исцарапанных, как сейчас. Где же ты теперь, Вильд?